У каждого поколения — свой ключ к тем, кто, казалось бы, давно забыт. Кто в школьных хрестоматиях отмечен галочкой «деревенская проза», кого современный читатель обходит стороной с лёгким предубеждением: мол, всё понятно, борщ, баня, берёза, тоска. А зря. Почвенники 60–80-х годов — это не просто крестьяне с дипломами. Это философы с лопатой. И если сегодня читать их не ради агротехники, а ради подлинного — там внезапно обнаруживается очень многое.
Валентин Распутин
Если тогда он был голосом «советской совести», сегодня он — один из немногих, кто писал про уход мира. Но не просто «покой нам только снится», а уход как драму без пафоса. «Прощание с Матёрой» — роман про затопление деревни — сегодня читается как притча об исчезновении целых культурных пластов. Это не экология, это онтология. Где дом — это ты. А вода, которая его смывает, — это забвение. Книга, которая теперь звучит тише, но от этого страшнее.
Василий Белов
Он был упрям, прямолинеен, иногда даже резок. Но попробуйте почитать «Кануны» или «Все впереди» сегодня — и обнаружите вдруг что это не «деревенская проза», а постапокалипсис в домотканом полотне. Город тут — зло не потому, что шумный, а потому что обезличенный. А деревня — не утопия, а последнее прибежище языка и памяти. Где человек ещё человек, а не потребитель с кредиткой.
Вячеслав Кондратьев
Да, он больше про войну, чем про землю, но его «Сашка» — это тот случай, когда герой вырастает из почвы. Буквально. Это не подвиг, это выживание, смирение, земля под ногами. И в этом сегодня — особая пронзительность. Без пафоса, без монументов — просто солдат, просто жизнь, просто грязь и хлеб.
Владимир Крупин
Самый парадоксальный. Вроде бы — «православный писатель», а вроде бы — балагур и сатирик. Его «Живая вода» и «Зрячий посёлок» — тексты, в которых ужас и гротеск переплетаются так, что начинаешь понимать: перед тобой не проповедь, а трагикомедия вырождения. Удивительно современное чтение. Почти Дэвид Линч на фоне русской глубинки.
Фёдор Абрамов
Он писал больно. «Братья и сёстры», «Дом» — это попытка говорить честно про деревню, не романтизируя её. Там нет идеальных стариков, нет волшебных закатов. Есть усталость, тупики, но и надежда. И читается это сегодня как честный разговор о том, как вообще быть человеком на земле, которая тебя не спрашивает, хочешь ли ты на ней остаться.
Все они — не про ностальгию. А про корни. Те самые, что трудно видеть, но легко потерять. И, пожалуй, почвенники сегодня читаются лучше, чем в своё время. Потому что теперь не мешают идеологические шоры. Потому что теперь мы сами — та самая Матёра.